Майк Зиновкин
Лирические стихи о любви и жизни
 |
Альтернативная история
Они так и не повстречались ни там, и ни здесь,
И не целовались у входа в знакомый подъезд,
И не танцевали в том клубе под старый медляк,
И «только для них» не крутилась планета Земля.
И не было плюшевых мишек и красных цветов,
Воздушных шаров, ресторанов, такси и тортов,
Как не было поздних звонков и биенья в груди.
Нет, всё это было, но только с другими людьми.
А им не предписано свыше и не суждено
Хотя б попытаться решить этот сложный бином,
Суметь изменить свой заложенный кем-то маршрут –
Они разминулись буквально на пару минут.
И чайный сервиз из фарфора, как видите, жив.
И не было ссор, и взаимных упрёков, и лжи,
Его неуклюжих попыток загладить вину,
Её горьких слов, что былого уже не вернуть.
Как не было мыслей о браке на первых порах.
Нет, всё это было, но лишь в параллельных мирах,
В каких-то иных измереньях, эпохах. А им
Судьбой уготовано жить, посвящая другим
Себя, удивляясь событиям красочных снов,
В которых он ей предложение сделать готов,
В которых она примеряет на палец кольцо.
А впрочем, что в мире реально, в конце-то концов?
Сестрица Алёнушка
Её апартаменты – с видом на лес и дол.
Её серенький козлик выгулян и обут.
Днём она собирает падалицу в подол.
И зачем-то одна ходит по вечерам на пруд.
Вся румяна, пригожа, замужем за купцом.
Ведьмы больше не лезут – ведьмам настал капут.
Сказка кончилась. И не самым плохим концом.
Но она всё равно каждый вечер идёт на пруд.
Там лягушек нестроен хор. Там черна вода.
Там огромный валун щедрым солнцем за день нагрет.
И её постоянно кто-то зовёт со дна,
Добавляя седых волос да десяток лет.
А наутро опять: молода, весела, легка.
Кабы знать, что притворство – самый тяжёлый труд!
Ни с козла молока, ни супругу родить сынка –
У неё снова вечером: камень, тоска и пруд.
С чистого лепестка
Стерпится-слюбится. Пальцы лизнёт закат.
Не нарисуется – сердцем или углём –
Как ты ждала его сорок веков назад,
Как ты звала его тысячами имён.
Боль – это первое, с чем привыкаешь жить.
Память наполнится – дочке лицо умой.
Рухнешь безропотно в заросли черемши:
Сгинь-пропади уже, милый мой, неродной!
Всякому встречному вынь, оторви да брось –
Бусы рябинные. Будешь ещё жива.
Горе не горькое, только и счастье – вскользь,
Лунное лакомство, сонная пахлава.
Долгие проводы. Молча закрыть засов.
Спрячется в зеркале медленная тоска.
Боже, как боязно – всё начинать с азов:
С трепетной нежности, с чистого лепестка…
Соседи по осени
Свои же стихи вдруг совсем перестали цеплять,
Родные дворы – как холодная, злая неметчина.
Соседи по осени дружно считают цыплят,
А мне, кроме цыпок, считать в этом вересне нечего.
Небесный колпак протекает дождями вовсю,
Наш дворник метёт и метёт листопадное крошево.
Соседи по осени этот оранжевый сюр
Пинают ногами, кострам продавая задёшево..
Ведь им не понять извращённой порочной любви,
Им кайф не ловить от тоски, поедающей заживо –
У них был от осени каждый с рожденья привит
И скормлен весне в иордани замочную скважину.
Но я – не они. Сквозь очков запотевших слюду
Мне мнится опять что-то очень большое и важное,
И я – вдоль по осени – ветру навстречу иду,
И греюсь твоей фотокарточкой в тощем бумажнике.
Нужное подчеркнуть
В твоём голосе снежность/небрежность/нежность (нужное подчеркнуть).
Любишь пряники, фрукты, конфеты, но всё же предпочитаешь кнут.
Если ты на взводе, боржоми пить поздно – стоит ловить такси.
И когда я с тобой, я то взрослый мальчик, то заводной апельсин.
Ты не женщина-вамп и почти не кошка – даже скорее ртуть.
И твой маковый запах – осадком в лёгких – если сумел вдохнуть,
Ну, а коль не сумел, то остался жив и сберёг свои сон и покой.
Ты всегда можешь взять и поставить точку чуткой своей рукой.
Ты – моё либидо/плацебо/небо. Вечный мой Казантип.
Ты легко заменяешь на время отпуска дьявола во плоти,
И резвятся в бездонных глазах-озёрах тысячи чертенят.
Но по большей части ты – вылитый ангел. Перья так и летят.
И помогут мне вряд ли антибиотики, магия или гипноз.
Мне тебя не забыть, не убить. Усилия все мои – псу под хвост.
Но хочу ли я этого в самом деле? – что мне сказать в ответ,
Ведь когда я с тобой, я существую, а так – меня будто и нет...
Не расплескать небо...
К кому-то придёт Кондратий,
К кому-то – маньяк-убийца,
К кому-то – старуха с косою,
Ошибившись дверью нелепо.
Они распахнут объятья
И в небо взлетят, словно птицы.
И кто-то им веки закроет,
Чтоб не расплескать это небо.
К кому-то приедет «скорая»,
К кому-то – наряд милиции,
К кому-то – и то, и другое,
И можно даже без хлеба.
Они станут небом, которое
Стечёт им прямо в глазницы.
И кто-то им веки закроет,
Чтоб не расплескать это небо.
Я тоже не жду их визита –
Пускай всё внезапно случится.
Всегда лучше, если такое
На голову падает снегом.
Но будет в меня также влита
Свинцового неба водица.
И кто-то мне веки закроет,
Чтоб не расплескать это небо.
Воспоминание
Время скопит недели в столетия,
Поменяет bad luck на успех,
И ты вспомнишь меня междометием –
Может «ах!», может «ох!», может «эх…».
Словно чёрною ниткой по белому
Полотну, иль гвоздём по стеклу…
Память сложит кусочками целое,
Прокричит, приглашая к столу –
Ешь солёные воспоминания –
Вам, бессмертным, ведь не угодишь…
Я тебя согреваю дыханием
Как снежинку. А ты уже спишь…
И не слышишь метелей за шторами,
И не знаешь, что скоро Весна.
Ты блуждаешь одна коридорами
Лабиринта глубокого сна,
Вспоминая меня с сожалением,
С отчуждением прошлых побед…
Я не стану кичиться терпением,
Ведь его уже, собственно, нет.
Нет меня – я лишь воспоминание,
Серый призрак осенней поры,
И моё ледяное дыхание –
Саундтрек непонятной игры,
Поражающей великолепием
И манящей скорее сыграть.
Ты припомнишь меня междометием
И расхочешь уже забывать…
Так сложно любить...
Так жмут эти новые туфли,
Надетые ради него…
Коньяк в одиночку на маленькой кухне.
Припухнут глаза, сигарета потухнет.
Слезой не решить ничего.
К лицу ей короткая стрижка,
Опять для него. Снова зря.
И вновь одиночество – серая мышка…
Ну, надо же было влюбиться в ледышку –
В нём есть что-то от декабря.
Сидит ладно модное платье.
Ну, вроде бы всем хороша!
Но он не её заключает в объятья,
Она ж вновь привычные шепчет проклятья,
В подушку поплакать спеша.
Пора бы, наверно, смириться,
Оставить его, позабыть.
Но, коль уже сердце успело разбиться,
В другого ему не прикажешь влюбиться
Так просто. Так сложно любить…
Когда до встречи несколько часов
Когда до встречи несколько часов,
То время движет стрелки еле-еле :
Минута, словно целая неделя !
А кровь стучится бешено в висок.
И ожиданье – пытка для души :
То вскочишь чистить чистые ботинки,
Иль смахивать какие-то пылинки,
Иль вдруг начнёшь точить карандаши…
Не зная, куда деть себя, стоишь
С седьмой уж сигаретой на балконе,
А сердце бьётся в тысяче агоний,
И ждёшь звонка… Нет, сам уже звонишь.
Но не дождёшься нужных голосов.
Листаешь книгу или песне вторишь,
Но этим время явно не ускоришь,
Когда до встречи несколько часов…
Но вот приходит долгожданный срок.
И встреча. Вот она – совсем уж рядом –
Улыбкою ласкает, гладит взглядом.
И кровь стучится радостно в висок.
Ледяное молчанье
Ледяное молчанье
Она закричала.
Крик тут же размножило эхо.
И кто-то невидимый небо раскрасил в закат.
А он не услышал.
И не оглянулся - уехал
(уехал).
Верней, не уехал -
Он просто вернулся назад.
Все сказки кончаются ложью.
Пусть даже с намёком.
И, да - это больно,
Но, нет - не смертельно, пойми.
Он будет несчастлив в далёком прекрасном далёко
(далёко),
Она выйдет замуж -
Конечно же, не по любви.
Но горькую радость глотая украдкой ночами
На разных концах бесконечного материка,
Они будут вечно хранить
Ледяное молчанье
(молчанье)
И помнить друг друга -
Уж это-то наверняка.
Милая
Я не скажу ничего нового,
Ты это всё сотни раз слышала:
Я потерял от тебя голову,
Мне без тебя тяжело дышится.
Вижу тебя - и в груди молнии,
Ты прикоснёшься - и ток кожею.
Сон мой пропал, лишь тебя вспомню я,
Сердце моё пред тобой сложено.
Грустный твой взгляд на душе тучею,
Время разлук по лицу било мне.
Я без тебя не живу - мучаюсь,
Я ведь тебя так люблю, милая!
Два билета в СВ
Сколько в каждом из нас неразгаданных тайн бытия?
Сколько шпал от меня до зимы через тьмутаракань?
Сдобрить памятью сны (можжевельник, полынь да тимьян)
И цедить по глотку, как бездонный стакан молока.
Два билета в СВ: для меня и осенней тоски,
Что подсядет в пути. Я узнаю её по глазам.
Окунуться в туман, и лететь меж неубранных скирд –
Приоткрытым окном нарезать сквозняка пармезан.
А потом дошуршать вкусно пахнущий ворох газет.
И с соседкой своей завести невзначай разговор.
Сколько было таких никуда-не-ведущих бесед?
Сколько кануло вдаль навсегда незнакомых платформ?
Стрелки перевели. Значит, Анна уже не умрёт.
Тянет в тамбур – курить. Проводница добра чересчур.
Поезд мчится вперёд. Но хочу ли я в этот перёд? –
Машинисту плевать.
Чух-чух-чух. Чух-чух-чух. Чух-чух-чух.
Мама домыла раму
Август пропах шафраном, сеном и курагой.
Мама домыла раму. Папа ушёл к другой –
Взбалмошной и бездетной. Папа хотел давно.
Ветер ольховой веткой ночью стучал в окно.
В ранец досаду прячу, горькую, как полынь.
Мама уже не плачет – моет теперь полы.
Шастает тихой сапой осень по проводам.
В пятницу пьяный папа сдуру ломился к нам.
Детство осталось где-то хламом на чердаке.
Тройки по всем предметам, «неуды» в дневнике.
Жизнь педагогом истым вдалбливает урок.
Дома светло и чисто – мама намыла впрок.
