Саша Чёрный

об авторе

страницы  1 2

    Лирические стихи о любви и жизни

Квартирантка

 Возвратясь усталая с примерки,

 Облечется в клетчатый капот,

 Подойдет вразвалку к этажерке,

 Оборвет гвоздику и жует.

 Так, уставясь в сумерки угла,

 Простоит в мечтах в теченье часа:

 Отчего на свете столько зла

 И какого вкуса жабье мясо?

 Долго смотрит с сонным любопытством

 На саму себя в зеркальный шкаф.

 Вдруг, смутясь, с беспомощным бесстыдством

 Отстегнет мерцающий аграф...

 Обернется трепетно на скрип -

 У дверей хозяйские детишки,

 Колченогий Мишка и Антип.

 "В кошки-мышки? Ладно, в кошки-мышки!"

 Звуки смеха мечутся, как взрывы...

 Вспыхнет дикий топот и возня,

 И кружит несытые порывы

 В легком вихре буйного огня.

 Наигравшись, сядет на диван

 И, брезгливо выставив мальчишек,

 Долго смотрит, как растет туман,

 Растворяя боль вечерних вспышек.

 Тьма. Склонивши голову и плечи,

 Подойдет к роялю. Дрогнет звук.

 Заалеют трепетные свечи,

 Золотя ладони мягких рук.

 Тишина задумчивого мига.

 Легкий стук откинутой доски -

 И плывет бессмертный "Лебедь" Грига

 По ночному озеру тоски.

Чудо

Помню - в годы той эпохи

 Он не раз мне признавался,

 Что приятны даже блохи, -

 Если блохи от нее.

 Полюбив четыре пуда

 Нежно-девичьего мяса,

 Он твердил мне: "Это чудо!"

 Я терялся и молчал.

 В день прекрасный, в день весенний,

 В день, когда скоты, как люди,

 Он принес ей пук сирени

 И признание в любви.

 Без малейшего кокетства

 Чудо просто возразило:

 "Петр Ильич! На ваши средства

 Мы вдвоем не проживем..."

 И, воздержанный, как кролик,

 С этих пор Ромео бледный

 Начал пить, как алкоголик,

 Утром, днем и по ночам.

 Чудо в радостном волненье

 Мне сказало: "Как я кстати

 Отклонила предложенье!

 Пьющий муж - страшней чумы".

 Вот и все. Мой друг опился,

 Трафаретно слег в больницу

 И пред смертью все молился:

 "Чудо, чудо!" Я молчал.

Городской романс

Над крышей гудят провода телефона...

 Довольно, бессмысленный шум!

Сегодня опять не пришла моя донна,

Другой не завел я - ворона, ворона!

 Сижу, одинок и угрюм.

А так соблазнительно в теплые лапки

 Уткнуться губами, дрожа,

И слушать, как шелково-мягкие тряпки

Шуршат, словно листьев осенних охапки

 Под мягкою рысью ежа.

Одна ли, другая - не все ли равно ли?

 В ладонях утонут зрачки -

Нет Гали, ни Нелли, ни Милы, ни Оли,

Лишь теплые лапки, и ласковость боли,

 И сердца глухие толчки...

Дурак

Под липой пение ос.

Юная мать, пышная мать

В короне из желтых волос,

С глазами святой,

Пришла в тени почитать -

Но книжка в крапиве густой:

Трехлетняя дочь

Упрямо

Тянет чужого верзилу: Прочь!

Не смей целовать мою маму!

Семиклассник не слышит,

Прилип, как полип,

Тонет, трясется и пышет.

В смущеньи и гневе

Мать наклонилась за книжкой:

Мальчишка!

При Еве!

Встала, поправила складку

И дочке дала шоколадку.

Сладостен первый капкан!

Три блаженных недели,

Скрывая от всех, как артист,

Носил гимназист в проснувшемся теле

Эдем и вулкан.

Не веря губам и зубам,

До боли счастливый,

Впивался при лунном разливе

В полные губы:

Гигантские трубы,

Ликуя, звенели в висках,

Сердце в горячих тисках,

Толкаясь с складки тужурки,

Играло с хозяином в жмурки, -

Но ясно и чисто

Горели глаза гимназиста.

Вот и развязка:

Юная мать, пышная мать

Садится с дочкой в коляску -

Уезжает к какому-то мужу.

Склонилась мучительно-близко,

В глазах улыбка и стужа,

Из ладони белее наружу -

Записка!

Под крышей, пластом,

Семиклассник лежит на диване

Вниз животом.

В тумане,

Пунцовый как мак,

Читает в шестнадцатый раз

Одинокое слово: Дурак!

И искры сверкают из глаз

Решительно, гордо и грозно.

Но поздно...

Наконец!

В городской суматохе

Встретились двое.

Надоели обои,

Неуклюжие споры с собою,

И бесплодные вздохи

О том, что случилось когда-то...

В час заката,

Весной в зеленеющем сквере,

Как безгрешные звери,

Забыв осторожность, тоску и потери,

Потянулись друг к другу легко,

безотчетно и чисто.

Не речисты

Были их встречи и кротки.

Целомудренно-чутко молчали,

Не веря и веря находке,

Смотрели друг другу в глаза,

Друг на друга надели растоптанный

старый венец

И, не веря и веря, шептали:

«Наконец!»

Две недели тянулся роман.

Конечно, они целовались.

Конечно, он, как болван,

Носил ей какие-то книги —

Пудами.

Конечно, прекрасные миги

Казались годами,

А старые скверные годы куда-то ушли.

Потом

Она укатила в деревню, в родительский дом,

А он в переулке своем

На лето остался.

Странички первого письма

Прочел он тридцать раз.

В них были целые тома

Нестройных жарких фраз...

Что сладость лучшего вина,

Когда оно не здесь?

Но он глотал, пьянел до дна

И отдавался весь.

Низал в письме из разных мест

Алмазы нежных слов

И набросал в один присест

Четырнадцать листков.

Ее второе письмо было гораздо короче.

И были в нем повторения, стиль и вода,

Но он читал, с трудом вспоминал ее очи,

И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!»

Послал «ответ», в котором невольно и вольно

Причесал свои настроенья и тонко подвил,

Писал два часа и вздохнул легко и довольно,

Когда он в ящик письмо опустил.

На двух страничках третьего письма

Чужая женщина описывала вяло:

Жару, купанье, дождь, болезнь мама,

И все это «на ты», как и сначала...

В ее уме с досадой усомнясь,

Но в смутной жажде их осенней встречи,

Он отвечал ей глухо и томясь,

Скрывая злость и истину калеча.

Четвертое посьмо не приходило долго.

И наконец пришло «с приветом» carte postale1,

Написанная лишь из чувства долга...

Он не ответил. Кончено? Едва ль...

Не любя, он осенью, волнуясь,

В адресном столе томился много раз.

Прибегал, невольно повинуясь

Зову позабытых темно-серых глаз...

Прибегал, чтоб снова суррогатом рая

Напоить тупую скуку, стыд и боль,

Горечь лета кое-как прощая

И опять входя в былую роль.

День, когда ему на бланке написали,

Где она живет, был трудный, нудный день —

Чистил зубы, ногти, а в душе кричали

Любопытство, радость и глухой подъем...

В семь он, задыхаясь, постучался в двери

И вошел, шатаясь, не любя и злясь,

А она стояла, прислонясь к портьере,

И ждала не веря, и звала смеясь.

Через пять минут безумно целовались,

Снова засиял растоптанный венец,

И глаза невольно закрывались,

Прочитав в других немое: «Наконец!..»

Глаза!

 У моей любимой Любы

 Удивительные зубы,

 Поразительные губы

 И точеный, гордый нос.

 Я борюсь с точеным носом,

 Зубы ставлю под вопросом,

 Губы мучу частым спросом

 И целую их взасос.

 Защищаюсь зло и грубо,

 О, за губы и за зубы

 Не отдам уютной шубы

 Одиночества и сна!

 Не хочу, хочу и трушу...

 Вновь искать "родную душу" -

 И найти чужую тушу,

 Словно бочку без вина?

 Но взгляну в глаза - и amen!

 Вот он темный старый пламень...

 Бедный, бедный мой экзамен!

 Провалился и сдаюсь.

 Вновь, как мальчик, верю маю

 И над пропастью по краю

 Продвигаюсь и сгораю,

 И ругаюсь, и молюсь.