Дмитрий Якимов

об авторе

    Лирические стихи о любви и жизни

Эвридика

Мы уедем с тобой туда, где тепло, где яблоки

Превратятся в конце не в уксус, но в сладкий сидр,

В звонком небе парят стрекозы, порхают зяблики,

И в окрестностях нет химер, и ехидн, и гидр.

Этот сказочный край не знает нужды и голода.

Ни к чему нам другие страны, где клык за клык.

И приятный старик, похожий лицом на Господа,

Разожжет свой мангал и сделает нам шашлык.

Вечерами мы станем плавать в прозрачном озере

Или просто бродить подальше от лишних глаз,

И за бриджем сердить соседей, поскольку козыри,

Разумеется, будут все на руках у нас.

Мы уедем туда, где свет побеждает сумерки,

Мы уедем вдвоём. Забудем про боль и страх.

И освоим язык, в котором нет слова «умерли».

И забудем земной, в котором есть слово «прах».

Но сейчас, накопив изрядно дурного опыта,

Чтобы вырвать себе язык, чем сказать «клянусь»,

Я хочу лишь тебя одну – допьяна и досыта.

И надеюсь… Надеюсь, больше не оглянусь.

Малыш и Карлссон. P.S. 

Здравствуй, Малыш. Все нормально. Живу на крыше.

Я все такой. По-прежнему вздорный. Рыжий.

В меру упитан. В полном расцвете лет.

Да, не летаю. В общем и целом - не с кем.

И не считаю небо занятьем детским.

Ты -то хоть помнишь? Нет, ты не помнишь. Нет.

Кристера видел. Спился. Весьма уныло

Выглядит на панели твоя Гунилла.

А про тебя я в курсе из новостей.

Стал депутатом в риксдаге ты или где там?

Сто дураков внимают твоим советам.

Ты не пустил на крышу своих детей.

Тихо кругом. И пусто. Ну, разве кошка

Черная промелькнет в слуховом окошке,

С улицы донесется неясный вздор.

Я, не меняя, переодену гетры.

Все как обычно. Осень. Дожди и ветры.

Лень есть варенье и проверять мотор.

Я не летаю. Я не могу - с другими.

Кстати... Ты и не знал - у меня есть имя...

И не узнаешь, но подводя итог,

Я не виню тебя. Все мне вполне понятно.

Капли из низкой тучи еще бодрят, но...

Просто, Малыш, ты вырос... А я не смог.

Элегия 

В одной песочнице, коих много, числа которым повсюду несть,

Какой-то прихоти ради бога, судьба свела их, зачем бог весть.

В отдельной карликовой пустыне, имевшей место в любом дворе,

Скучали рядом они отныне и ковырялись в земной коре.

И вот однажды, а если точно - цвела черемуха, был четверг,

Он поднял взор, и в часах песочных застрял комочек, и мир померк.

И вдруг увидев в ней свет, прекрасней какого и не встречал досель,

Он тихо выдохнул перед казнью и сел в бесплатную карусель.

Она ломала его машинки. Он и не думал роптать в ответ.

В ее глазах голубели льдинки - он улыбался и видел свет.

Она втыкала в него шурупы, булавки, шпильки и каблучки,

Но у него лишь дрожали губы, и расширялись слегка зрачки.

Потом песочница стала мелкой, открылись новые рубежи,

Она швыряла в него тарелки, и научилась метать ножи.

Он подарил ей букет кораллов, она украла его кларнет.

Она язвила, вонзая жало - он улыбался и видел свет.

Она царапала и кромсала его прилюдно и тет-а-тет.

Он улыбался. Довольно вяло, но улыбался - и видел свет.

И терпкий мед из цветов полыни вкушал, что чертополох - осел,

Не из упрямства, не из гордыни: а просто хочется - вот и все.

И он цеплялся, как мог, конечно, за все, дарованное ослу,

Уменье видеть не то, что внешне, уменье слышать не то, что вслух.

Но пламя жгло, становясь бледнее и безотраднее каждый час,

И он ушел, не простившись с нею. Песок просыпался. Свет погас.

И воплям разума не внимая, что дело было отнюдь не в ней,

А лишь в черемухе, или в мае, иль в чем еще - божеству видней,

Он опустился на дно морское, во мглу, не снившуюся Кусто...

Зато он видел ее такою, какой не видел ее никто.

Добрый доктор каких-то мудрёных наук...

Добрый доктор каких-то мудрёных наук,

Гуманист, человечества преданный друг,

Оптимист и сангвиник,

Ко всему, что ни есть, ты имеешь талант,

Ты красив как Нарцисс и силён как Атлант,

И умён как Ботвинник.

Это ты - не жалевший себя для людей,

Адвокат, обвинитель, и трио судей,

И двенадцать присяжных,

Без обеда и отпуска, рано с утра

Прививаешь побеги любви и добра.

Остальное - неважно.

Это ты - врачеватель пороков и язв,

Направляешь корабль, ничего не боясь,

Словно опытный шкипер.

Это ты средь невидимых обществу слез

Побеждаешь холеру, и туберкулёз,

И (конечно же) триппер.

Это ты между делом за несколько лет

Изобрел сонатину, придумал балет,

Написал все картины,

Одарил целый мир красотою скульптур.

Это ты сочинил "Трёх сестёр", "Чевенгур"

И ещё "Буратино".

Это ты, безупречен, прозрачен и бел

От манжет до бюджета, от слов и до дел,

Будто Белое море,

Умиляясь, даёшь бедной нищенке грош,

И, обмякнув душой, по субботам поёшь

В нашем хоре в соборе.

И неважно, что ты, исключительный мой,

Каждый вечер приходишь с работы домой

И, невидящим взглядом

Проницая собаку, детей и жену,

Содрогнувшись, вдруг слышишь в себе тишину...

И становишься Хайдом.

Блюз для королевы 

Мама! Нас предали – деда Мороза нет!

Есть бесталанный фигляр, прозябавший в ТЮЗе.

Боже! Кто выдумал этот напрасный бред,

Чтобы лишить нас навечно любых иллюзий?

Да провались они пропадом - этот дед

И притворявшийся им полупьяный лузер!

Мама! Нас предали! Деда Мороза нет.

Мама! Снегурочки – страшные существа.

Так и не понял, зачем они красят губы.

Глупо тревожился, думал, дохнешь едва –

Сразу растают, боясь показаться грубым:

Если душа у них есть – то она черства.

Если души у них нет – то они суккубы.

Мама! Снегурочки – страшные существа.

Мама! Как холодно! Господи Боже мой!

Мерзнут под шубою сельдь, корнеплод - в мундире.

Мама! Мне хуже, чем елке в лесу зимой.

Ей же в лесу веселей, чем в пустой квартире.

Лучше с корнями и пусть не такой прямой,

Чем без корней, хоть и самой нарядной в мире.

Мама! Как холодно! Господи Боже мой!

Мама! Вот кубики. Видишь, их ровно три.

"Вечность" не выйдет и "счастье" никто не сложит.

Буквы негодные, с ними как не хитри,

И академия здесь ничего не сможет.

Как их ни складывай с вечера до зари -

Все почему-то выходит одно и то же.

Мама! Вот кубики. Жаль, что их только три.

Мама! Скажи мне, чем кончится этот блюз?..

Мама...

Мне пора на работу.

В ТЮЗ...

Вальс

Конечно, простой приём, но лучше лежать вдвоём,

Чем шляться поодиночке,

Когда ледяная длань стремится сдавить гортань

И вырвать звено в цепочке.

В окне темнота, пустырь, и диктор свою Псалтырь

Читает не очень внятно,

Уверен я лишь в одном - он лучше, чем метроном,

А кто убеждён в обратном:

Сначала горел неон, но вскоре погас и он,

И мы отменили раут,

Раз в лавках не стало свеч, но было нескушно лечь,

Когда наступал black-out,

Когда подступал мороз, как в 42-ом, всерьёз,

И кровь застывала в жилах,

Но было вполне с руки, Альцгеймеру вопреки,

Лежать, вспоминая милых,

Мы оба устали без обычных простых чудес,

Вдвоём, но никак не вместе.

И это не ты: не я: Но как ещё быть, живя

В сухом и прохладном месте.

И колокол бил в виске, а в ящике, в уголке,

Как в спячке валялись спички,

Мы тоже лежим во мгле, хранясь глубоко в столе,

И ждём воровской отмычки.

Если хочется плакать...

Если хочется плакать - молча, конечно, плачь.

Что всегда улетает шарик, и тонет мяч,

Я не помню, чтоб кто-нибудь выиграл этот матч.

Даже купив всех судей.

Даже если всю ночь в подушку про чью-то мать,

Даже если себя скрутить и переломать,

Даже если купить "Аврору", а после дать

Залп изо всех орудий.

У тебя за душой остался последний грош,

Сбереги хоть его. Остынь. Прекрати дебош.

Баррикаду оставь, ступай отдохни, Гаврош, -

Хватит стрельбы и боли!

Сколько можно скакать по ветке, как глупый чиж.

Если пожил, акын, что видишь - о том молчишь,

Прекрати вынимать всю душу из тёмных ниш...

Где-то на антресоли.

Перестань молодецки в шляпу вставлять перо.

Ты садовник, а вовсе не господин барон.

Не читай "Женитьбу". Тем более - Фигаро.

Чти медицинский атлас.

Не дави на газ, не ломай со всей дури руль -

И добро бы тебя хоть звали Хосе Рауль

Или граф де ла Фер, но - ты совершенный нуль.

Имя тебе - Эйкаквас.

Выпивай по часам противный густой настой,

Не жалей о душе, что хрустнула под пятой,

Перестань поклоняться той не вполне святой

Деве, связавшей свитер,

Что теперь нам гордиться новым календарём,

Удирать от себя и думать, что удерём:

Что лежать ночами в обнимку лишь с ноябрём, -

Здравствуйте, леди Винтер!

Рука подведет. Отвернется удача...

Рука подведет. Отвернется удача. И ты промахнёшься, едва ли не плача,

По той, что была дорога.

Та белая лебедь тебе не добыча. Довольно иной, что, довольно курлыча,

Летит косяком на юга.

Ну да - перепёлки. Ну что ж - куропатки. На вертеле все одинаково сладки,

И вкус приблизительно схож.

Но как ни искусен твой повар-затейник, что клал майоран, добавлял можжевельник -

На вкус одинаково ложь.

В дальнейшем тумане щемящая нота манка известит, что открыта охота,

Не вызвав ответную дрожь.

Одарит ли чем напоследок болото?.. И нехотя станешь выцеливать что-то -

Глядишь, невзначай попадёшь...

И под ноги рухнет тебе, что желанно кому-то другому. Тебе же вне плана

Досталось совсем без труда.

Поскольку не целясь - всегда попадаешь. Но это становится ясно тогда лишь,

Когда безразлично - куда.

Вспомнишь еще, кружа в океане бедствий...

Вспомнишь еще, кружа в океане бедствий,

Даже сочтешь за главную из потерь:

В нашем бог весть когда отзвеневшем детстве

Было все то, чего не найдешь теперь.

Были листы берез изумрудно-клейки.

Жизнь источала прелесть и новизну.

Счастье с сиропом стоило три копейки,

А без сиропа вовсе всего одну...        

О непременных тех двоих...

Те двое, что стоят и смотрят друг на друга,

Отличные от нас нездешним блеском глаз,

И тем, что никогда не ведают испуга,

Пока они вдвоем, - им дела нет до нас.

До нас, живущих зря и гибнущих напрасно,

И заслуживших ад и все его круги.

Они не видят нас легко и безучастно,

Пока они вдвоем среди любой пурги.

Для нас приходит ночь, и завывает вьюга.

Для них как будто нет ни пули, ни тенет.

Пока они стоят и смотрят друг на друга,

У них стоят часы, и смерти тоже нет.

И в том, что наша песнь угаснет в волчьем вое,

И занесет песком последнюю скрижаль, -

Виновны только мы, и только эти двое,

Пожалуй, ни при чем, и их немного жаль…

А все ж нет-нет и вспомнишь между делом...

А все ж нет-нет и вспомнишь между делом

Безмозглое, но радостное тело,

Срывающее яблоко в саду,

То, что вкусней любого покупного,

И хочется в тот сад забраться снова,

И чтоб за это не гореть в аду.

Но вместо яблонь видишь, удрученный,

Все тот же дуб, где кот, уже ученый,

Совсем другие сказки говорит.

А все ж нет-нет и вспомнишь между делом,

Как на зубах обманчиво хрустела

Антоновка из сада Гесперид…